Короч читайте!!!
Лютым Гомофобам просьба даж не читать!!
wake me up when september ends.
Автор: J. Armstrong
Бета: жена и сковородка))
Фэндом: RPS, Green Day
Пейринг: Mike/Billie
Рейтинг: R
Жанр: deathfic, romance
Дисклаймер: все персонажи принадлежат действительности, любое сходство – чистый профессионализм автора. А я не я.
Саммари: Мне очень жаль, мистер Армстронг.
От автора: к слабонервным: убедительная просьба, все-таки дочитать до конца.
Ворнинг: немного ненормативной лексики, as usual + смерть одного из персонажей, стресс, психоз, слезы/сопли/флафф и вообще пиздец.
Hush little baby, don't say a word,
Papa's going to buy you a mockingbird
And if that mockingbird don't sing,
Papa's gonna buy you a diamond ring.
Детская колыбельная.
001. the beginning of the end.
HA HA YOU’RE DEAD!
Все мое сосредоточенное внимание уходит именно на это доброжелательное заявление, чем и спешит воспользоваться мой противник. Все происходит буквально за какую-то мельчайшую долю секунды: одно мое неосторожное в своей резкости движение пальцев, и вот уже передо мной – монстр. Чудовище. Проснулся давно забытый всеми вулкан и, словно подпитываемый жаждой мести своим обидчикам, изверг на свет божий свое наказание: бурлящую лаву. И вот он – Апокалипсис! Она ведет себя, как живое, разумное, но безумно озлобленное существо, она заполняет собой все, грозно надвигается, издевательски расползаясь в своей огненной, несущей верную погибель, ухмылке, плюется огнем во все стороны… БЕГИТЕ! Черт вас дери, бегите, мать вашу! И вот они, толпы еще мгновение назад счастливых людей, вот они, ослепшие в своем страхе, бегут, ведомые одним лишь инстинктом, вот они падают, снова поднимаются и топчутся по головам точно таких же упавших, истерически крича, с одной лишь целью - выжить…
- AND I’M SO HAPPY!
Из глотки вырывается ароматно пахнущая кучка нецензурных выражений. Так, где здесь урна? Отлично. Открыть. Бросить в нее эту гребаную взбесившуюся бутылку Колы. Закрыть. Теперь полотенце. Полотенце? Да какое, к хренам, полотенце – вытереть руки о брюки, тем более, это в рифму, и пойти уже, наконец, найти этот гребаный телефон, захлебывающийся дернтовскими дифирамбами. А, и да, конечно же, не забыть надавать детям по ушам за взболтанные бутылки газировки в холодильнике. Спасибо, дорогие, что не Ментос, как в прошлый раз. Ментос в Коле - это, конечно, классика, но, черт возьми, нельзя отказать моим мальчишкам во вкусе к подобным вещам. Классика – она на то и классика, выбирают только те, кто по-настоящему в ней сечет. Уж больно это эффектный трюк – Эди вон до сих пор за сердце хватается, вспоминая его последствия. Я, честно скажу, поржал тогда славно. Втихую, конечно. Сковородок жены я боюсь, и, надо сказать, не зря.
Так вот, телефон. Чертов телефон. Вбегаю в гостиную, на ходу стянув через голову промокшую футболку и пересчитав почти все дверные косяки на первом этаже, и с самого порога еще замечаю, как по дивану ползет вражеский шпион, своим телом прикрывая заветную цель нашего войска. К хренам все, иду на смерть, я гребаный герой! Безо всякого прикрытия, лишь пригнувшись слегка, пробегаю к захваченному окопу и, совершив виртуозный прыжок с поворотом в воздухе на 360о, приземляюсь прямо в его центре.
- Еб твою, - выдыхаю резко, в то время как глаза застилает мерзкая чернота.
Староват я уже стал для подобных игр.
Я вытаскиваю из-под подушки мобильный, от вибраций которого она преодолела гигантский путь примерно в половину дивана.
Эй, это у меня такая сильная вибрация стоит или так настойчив звонящий?
Ну… Он умеет быть настойчивым, когда захочет.
Я чертовски зол на этого сукиного сына, но сейчас, когда я смотрю на эту высветившуюся на дисплее абсолютно счастливую рожу с высунутым языком, я действительно ничего не могу с собой поделать. Я улыбаюсь. Как идиот улыбаюсь, пытаюсь хоть как-то приостановить против воли подымающиеся уголки губ. Безуспешно.
Я очень рад, что он этого не видит. И даже и не догадывается, какую реакцию вызывает каждый его звонок мне. Узнал бы – обязательно бы начал подкалывать и до конца наших никчемных жизней называл бы меня сентиментальной домохозяйкой или чем-то подобным. Фантазия на подобные выражения у меня работает далеко не так хорошо, как у него.
Так вот. Хорошо, что он об этом не догадывается.
Потому что сейчас я как следует всыплю этому ублюдку.
- Притчард, блядь, - я начинаю орать, даже не дождавшись стандартного флегматичного «Алло», - тебя где, твою мать, черти носят?!! Мы уже гребанные десять минут должны быть в Лос-Анджелесе, слышишь, блядь, ГРЕБАННЫЕ ДЕСЯТЬ МИНУТ! Ты что, блядь, совсем блондинка?!!
Коронная реплика, закрывающая монолог. Сейчас меня по сценарию пошлют в далекое эротическое путешествие по проторенной дорожке, после чего закроется занавес, и зрители разразятся аплодисментами. Спасибо, спасибо, я вас всех так люблю! Я делаю это только ради вас!
Я вцепляюсь зубами в собственный кулак, чтобы не заржать ненароком в трубку.
Какой-то я безвкусный. И откуда такая традиция называть меня «сладким»?
Мне смешно так потому, что у меня чертовски хорошее настроение сейчас. А хорошее оно потому, что я чертовски люблю это существо, которое сейчас начнет возмущенно и язвительно бормотать мне на ухо тысячи причин своего опоздания. А потом он подъедет к дому, погудит – два коротких и один длинный, - вылезет из машины, небрежно на нее облокотится и закурит. А когда я выйду, он встретит меня ироничным взглядом лучистых голубых глаз из-под сложенных домиком бровей, тонкой усмешкой на не менее тонких губах и едкой фразой о моей скромной личности. Он еще долго будет ворчать – примерно до того момента, когда мы будем идти по скучным серым коридорам очередного офиса, направляясь к выходу. В солидных костюмах, периодически поправляя тугие узлы врезавшихся в шею галстуков, стуча каблуками элегантных туфель с узкими носами.
Тук-туц-тук-туц-тук-туц-тук…
- У меня клаустрофобия.
- Не пизди.
Широко зеваю, устало прислонившись к стене лифта. Гребаные формальности. Быстрей бы домой, по-быстрому трахнуться в душе и завалиться спать. Все эти офисы, бумаги и тупые секретарши с по-голливудски крокодильими улыбками чертовски утомляют. Я-таки, блядь, музыкант, а не бизнесмен какой-нибудь. Творческая, сука, личность.
- По-твоему, если я черный, у меня не может быть клаустрофобии, да?!!
Устало смотрю из-под полуопущенных ресниц на этого обладателя такой бледной кожи, что и сама Белоснежка подавилась бы мачехиным яблоком от зависти.
- Ты не черный, Притчард. Ты просто мудак. По определению.
Майк одним шагом пересекает лифт и становится прямо передо мной. Нехотя приподымаю голову, чтобы посмотреть на него.
- Ну, Билли… - скулит он, - Мне страшно, Билли, ты просто обязан меня спасти.
Его глаза принимают невозможно жалобное выражение, такое жалобное, что у любого человека, обладающего хоть каплей сентиментальности, появилось бы желание прижать к себе, зарыться пальцами в тонкие волосы на затылке и шептать на ушко что-нибудь нежное и успокаивающее.
х**. У меня от этого только мурашки по коже носятся, играя в салочки.
Потому что я знаю одну простую истину: если Майк Дернт начинает подлизываться, значит, пора рвать когти.
Или срочно глотать противозачаточные.
- Притчард, пре…
Его палец на моих губах. Ладонь второй руки впечатывается в стену рядом с моей головой.
- Шшшш, - шепчет.
Я послушно затыкаюсь, скорее от неожиданности, нежели от чего-то еще.
Глаза в глаза.
Ровное гудение лифта и ритмичный стук двух сердец.
Возникающие между нами частицы с полярно разными зарядами лопаются от напряжения с пронзительным сухим треском.
Мягко ловлю его палец губами и неторопливо обвожу языком самый его кончик. Легонько прикусываю.
Поймать дрожащий выдох и положить к себе в карман.
- Майки, тут камеры на каждом шагу, - сообщаю спокойно, проводя влажными губами по его ладони. Тщательно вырисовываю языком голубые сплетения вен на тонком запястье.
- Сра-а-а-ать, - горячее дыхание щекочет меня за ухом, и в тот самый момент, когда коварные мурашки перебираются со спины на более щекотливое место, мой рот затыкают жадным и грубым поцелуем.
Широкая ладонь врезается в панель с кнопками, нажимая на все подряд, в надежде задеть ту самую, заветную «СТОП».
- Майк, не… - не запрет, а протяжный стон. Хочу сказать ему, что нет, нельзя, что это уже слишком, что я просто пошутил, и мы обязательно еще об этом пожалеем, но…
- Армстронг, заткнись, бога ради, - рычит, безжалостно потянув зубами мочку моего уха, и впивается яростным поцелуем в мою шею, дерзко лаская языком набухшую голубую жилку.
- Майки, - скулящий выдох, до боли в костяшках сжать пальцами худые плечи, укус, мимолетное прикосновение губ, дрожащие пальцы распутывают хитроумный узел галстука, саднящие царапины от ногтей на спине, блеск в глазах, вьющиеся пряди падают на лоб, дорожка влажных поцелуев от груди до живота, ниже, еще, вскрикнуть, выгнуться, отдаться, не задумываясь, полностью, навсегда…
- Мистер Армстронг?
Резкая, отрезвляющая пощечина всей моей фабрике грез.
Этот сухой, невозмутимый голос, изобилующий нотками вежливости, только что размазал меня по стенке.
Я выпрямляюсь, игнорируя холодок вдоль позвоночника.
- Что с ним?
Захватываю зубами совершенно сухую нижнюю губу.
Я совсем не то ведь хотел спросить. Вопрос как-то сам вырвался, преодолев запутанный колючий ком в горле.
Слова журчащим ручьем струятся из трубки в ухо, но так и не доходят до мозга. В моей голове, висках сейчас только оглушительный стук собственного сердца.
- ..здесь жуткая автокатастрофа произошла, мистер Армстронг. Машина на скорости под сто двадцать миль влетела в мусоровоз. Мы пока еще никому не сообщали, видите ли…
- Он жив?
Кто-то говорит это за меня, потому что лично мне ответ на этот вопрос не нужен.
Потому что безумный стук в голове оборвался.
Безвольно повисшее в груди сердце ответ уже знает.
- Мне очень жаль, мистер Армстронг.
Все.
Спокойно, малыш. Не плачь понапрасну…
Я смотрю прямо перед собой и нихуя не вижу. Перед глазами пляшет целый рой черных мошек, постепенно сгущаясь.
Твой папа тебе пересмешку достанет…
Кофейный столик. Очень красивый кофейный столик.
У него прозрачная крышка и четыре ножки.
Видно все, что творится внутри, но…
А если та птичка вдруг петь перестанет…
Там ничего не творится.
Я мог бы подумать, что мир остановился.
Но тиканье часов с кухни пробивается даже через напряженный гул в ушах.
А помнишь, как..?
Он купит кольцо тебе с пылью алмазной…
Там-там-тами-там-там-там…
Какое сегодня число? Замечательное число. Есть много-много-много чисел больше и еще столько же – меньше.
Как хорошо, когда есть такая замечательная единица измерения: «дохуя».
- Мистер Армстронг?
- А?
- За Вами прислать машину?
Машину. Прислать.
Зачем? Думаете, я могу въебаться в первый же столб на скорости, вдвое превышающей
ту, на которой он…
Этот чертов комок еще и шевелится вдобавок, царапая мне глотку.
Я будто со стороны вижу, как мои губы обозначают слово «нет». Без звука.
Звука нет.
- ..нет, - шепчу, прижимая трубку сильнее к уху, - я сам. Где это?..
Телефон безвольно выскальзывает из моих ослабевших пальцев, как только коп заканчивает свои инструкции.
Из динамиков еще слышно какое-то бормотание, пока я тяжело поднимаюсь с дивана.
Может быть, это и невежливо, но кому какая разница.
Мое тело живет отдельно от меня. Глаза шарят по комнате в поисках ключей от машины. Пальцы цепко хватают их, нанизывая на себя тонкое колечко.
Я чувствую себя вполне нормально.
Никакой заторможенности действий или ватных ног.
Я двигаюсь спокойно и уверенно.
Только, почему-то, наблюдая за этим со стороны.
Вот он, я. Пересекаю гостиную. Подбираю по дороге футболку, покрытую пятнами от Колы. Натягиваю ее. Бездумно скользя взглядом по семейным фотографиям на стенах, выхожу в коридор. Присаживаюсь на корточки, зашнуровывая ботинки. Просто. Так, как делаю это каждый божий день. А потом я выпрямляюсь и…
Прямо перед моими глазами висит куртка Майка.
Я смотрю на нее, чуть ли не касаясь ее носом.
И я уже здесь. Здесь, в своем теле.
В эту самую секунду, в это самое мгновение я стою в коридоре и пялюсь на куртку Майка Дернта.
Я вдыхаю исходящий от нее тонкий аромат его любимого одеколона, и на какой-то краткий миг перед глазами ярко вспыхивает картина: мы стоим на улице, он сжимает меня в объятьях, сильно, очень, мои руки на его плечах, уткнувшийся в шею нос, снова этот аромат, но более четко, сплетаясь с запахом дыма от костра и осенних листьев, и он в этой куртке, и нам тепло, и он не издевается, не подкалывает, а просто тихо дышит мне в волосы…
Я рыдаю. Слезы разъедают глаза, ноги подкашиваются, и я валюсь на пол, неуклюже, как большой мешок картошки, и я рыдаю, истерически всхлипываю, пытаюсь сделать вдох, но эти слезы, эти чертовы гребаные слезы, они все льют и льют, и я трясущимися руками пытаюсь стереть их, но лишь размазываю их по лицу, пополам со струящимися соплями, и как только они идут на убыль, я снова вижу его, блядь, я вижу его глаза, я чувствую его рядом и снова начинаю захлебываться всем этим дерьмом, нескончаемым запасом жидкости, лежа на полу в окружении ботинок, мячей и еще множества разной поебени, и ничего я не могу сделать, НИЧЕГО, блядь, потому что беспомощен, как годовалый ребенок, Я БЕСПОМОЩЕН, потому что его нет рядом со мной, ЕГО НЕТ, И УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ.
Стук шагов на лестнице.
Нет.
Я поднимаю голову, глаза немилосердно щиплет, все вокруг застилает влажная мутная пелена.
Шаги ближе, минуют гостиную и приближаются к коридору.
Я сажусь, из крошечной царапины на руке сочится кровь какого-то абсолютно нереального алого цвета, я понятия не имею, как она появилась, но это неважно.
Я смотрю на него, он замирает на пороге и тоже смотрит на меня – сначала удивленно, а потом испуганно. Слезы высохли очень быстро.
И вот он уже рывком поднимает меня с этого гребаного пола и сжимает в железных объятьях, а я смотрю поверх его плеча и ничего не вижу. Просто смотрю.
И он говорит что-то о спизженных телефонах и проклятых розыгрышах, а я полностью концентрируюсь на том, как его щетина колет мою щеку и мне плевать на все.
На все.
На все, только не на Эдрианн, что трясет меня за плечи и тревожно-истеричным тоном спрашивает что-то.
В эту же самую секунду я понимаю, как ненавижу ее.
Ненавижу.
Ненавижуненавижуненавижу.
Это чувство - оно рождается где-то на уровне живота.
Оно - живое существо. Непонятный сгусток материи, твое родное дитя. Агрессивное, мощное - оно с корнем выдирает твои внутренности, накручивая их на свои длинные кривые пальцы, заходится в жутком хохоте, что перекатывается в жуткий нарастающий рокот. От этого рокота мелко дрожат тончайшие слои твоей кожи, от него крошечные невидимые волоски по всему телу встают дыбом. И вот оно лезет, лезет наверх, впиваясь когтями во все то, что может послужить опорой, принося тебе дикую, невыносимую боль. Оно добирается до твоей головы, и оно полно желания разрушать.
Этот рокот заполняет твое сознание, он растворяется в твоих мыслях, твой мозг набухает до немыслимых размеров, и давит, давит изнутри на черепную коробку, и тебе не остается ничего иного, кроме как, истошно вопя, срывая глотку, дать выход этому проклятому существу.
Твои слезы - это твой последний протест.
Жгучая моча сегодняшнего победителя - мистера Гнева.
Забери свою гребаную победу, сука.
Я срываюсь. Хватаю удачно подвернувшуюся под руку рамку с фото и со всей силы швыряю ее в этого человека, в это существо, самое ненавистное для меня сейчас существо на свете.
Раз.
На какое-то краткое мгновение, сотую его долю, мне кажется, что я вижу отражение летящего заряда в этих полных неосознанного изумления глазах.
Два.
Две улыбки. Два абсолютно по-идиотски счастливых лица. Солнечный свет, отразившийся на стекле, ослепителен.
Три.
Рамка врезается в стену буквально в дюйме от головы Майка и рассыпается по полу тысячей осколков.
Выдох.
Все.
Я встряхиваю головой, и мир резко возвращает свои краски. Моя голова кажется мне какой-то совершенно пустой, просто пугающе пустой. И я понимаю, что все.
Ушло.
И я с ужасом смотрю на эту сверкающую россыпь на полу - и тут меня с головой накрывает понимание того, ЧТО я чуть было не сделал.
- Майки...
Короткий четкий замах - и последнее, что я вижу, это искаженное жуткой гримасой его почти неузнаваемое лицо.
А потом - неприятный глухой звук удара, поехавшая куда-то в сторону картинка окружающего мира, и мои зубы по инерции резко смыкаются на нижней губе.
Я еще не успеваю свыкнуться с поселившейся в голове густой черной дымкой с красными проблесками, как вдруг до моих ушей доносится треск моей собственной футболки, и я, подчиняясь внезапному рывку, со всего маху впечатываюсь в стену.
Выдох, кровь начинает сочиться между зубов, и я заставляю себя проглотить ее.
Майки, нет, пожалуйста, нет.
Моя безвольно повисшая рука оказывается у меня за спиной, ее заковывают в железные тиски, и я зажмуриваюсь, пытаясь остановить поток хлынувших из глаз слез.
- Ты, гребаный ублюдок, - его дыхание, прерывистое и тяжелое, обжигает мое ухо, и тут из моей глотки вырывается истошный вопль, потому что только что, кажется, мою руку отдали на растерзание всем обитателям седьмого круга Ада, - ты...
Я не слышу его слов, я впечатываюсь лбом в стену и со всех сил сжимаю зубами уже прокушенную губу, надеясь, что эта боль, этот металлический привкус во рту даст мне отвлечься от происходящего. Меня колотит, пот скользит по лицу вместе со слезами, а я даже пошевелиться не могу, только сильнее и сильнее сжимать зубы и молиться о том, что... Больно, Господи Иисусе, как же больно...
Майки, бога ради, Майки, не надо, я же люблю тебя, Майки, пожалуйста, Майки, хороший мой, родной, Майки, нет...
- Сука, - я плачу, нет, я позорно реву, и мои слова - они ничто, они бесконтрольно вырываются изо рта и растворяются в воздухе, они такие же жалкие и дрожащие, как и я, - как же я ненавижу тебя, ублюдочный сукин сын, падла, гнойное уебище, как же я хочу, чтобы ты сдох, твою мать, как же я ненавижу тебя, как же...
И все прекращается.
Я падаю на колени, сотрясаясь от собственных рыданий, и что-то настойчиво нашептывает мне, что это конец, что все - это я сейчас сдохну, и не прожить мне больше ни минуты, и я так и не увижу того, что будет завтра, и смерть моя будет такой же погано жалкой, как я и все мои никчемные слова.
Но его шаги гулко раздаются где-то глубоко в сознании.
И я нахожу в себе силы унять свои рыдания, подняться и на шатающихся ногах поплестись на кухню.
Первое, что вижу, зайдя туда, - телефонная трубка.
Она беспардонно пялится на меня, лежа на столе, пока я умываюсь, склонившись над раковиной.
Набираю полный рот ледяной воды и выплевываю вместо прозрачной жидкости нечто мутно-розовое.
Блядство.
Поворачиваюсь, делаю несколько робких шагов - и вот уже я сжимаю во влажной руке телефон.
Мама, привет. Это Билли.
Твой сынок, Билли. Самый младшенький.
Мама, мне страшно и очень плохо, мама. Мамочка, пожалуйста, помоги мне, ма...
- И куда же ты, блядь, собрался звонить?
Эта песенка, про пересмешника, она так и звучит в моей голове.
Мамочка, спой мне ее, мам?..
Я стискиваю пальцами ни в чем не повинный пластик.
- Не подходи ко мне, - шепчу, и слова раздирают горло, оставляя на нем глубокие царапины, мне больно говорить, но я пытаюсь, честно, - не подходи ко мне, сука.
Провались я сквозь землю, если я еще когда-либо в жизни видел его настолько злым.
- Ну, что ж, звони, - будто бы небрежно говорит он, но глаза его выдают, холодные блестящие глаза и полыхающие румянцем щеки, - позвони какой-нибудь грязной шлюшке и иди, оторвись. Давай, блядь, чем не вариант: пойдешь налижешься до состояния с трудом ползающего дерьма, а потом будешь трахать ее всю ночь напролет в ближайшем дешевом мотеле, давай, герой. Тебе же только этого и надо, тебе нужно расслабиться, чтобы прочистить все то накопившееся в твоей голове дерьмо, а сутра ты припрешься назад, затраханный до усрачки и веющий перегаром за милю, припрешься и попросишь прощения, что, нет?
Я не заметил, как он подошел, я вжимаюсь задом в столешницу, пытаясь отстраниться от него, – мне страшно. Мне жутко. Я боюсь его, но еще больше боюсь его слов.
На его шее отчетливо синеет надувшаяся жилка.
- Ты только это и можешь, тварь. Ты просто трус и самый большой неудачник на этой планете. Чего ты боишься, а, блядь?!! – его голос почти звенит на этих внезапно высоких нотках, он снова наклоняется ко мне, близко, мне кажется, я слышу скрежет его зубов, я вижу каждую малейшую черточку его бешено пылающего лица, я пытаюсь прикрыть веки, но не могу, мой взгляд будто приковали к этим глазам, к этому такому родному и такому чужому лицу, - мамочки, что накажет тебя за то, что ты грязный пидор и трахаешься с лучшим другом?!! За то, что делал это в соседней с ней комнате, блядь, вцеплялся зубами в подушку, чтобы не заорать позорно на весь дом, извивался подо мной и просил еще, и все это в несчастные свои пятнадцать лет?!! Или, блядь, что тебя поклонницы, любимые фанаточки покинут, некого будет трахать на досуге?!! Это потеря да, но, по-моему, тебе СРАТЬ просто на меня, и тебе просто нечем больше занять свою жопу, да?!! Ублюдок гребаный, - резко переходит на шепот, почти шипение, - да ты ни на что больше не способен, кроме как подставлять свой зад и льстиво улыбаться всем подряд. Ты просто гнойная шлюха, что периодически лопочет мне слова любви. А я ведь, блядь, верю, знаешь, мразь, ВЕРЮ, блядь, что делает меня самым большим уебаном на этом свете, потому что ты, сукин ты сын, никогда себе не признаешься, блядь, НИКОГДА, в том, что...
- Заткнись.
У меня руки дрожат и из носа течет что-то вязкое липкое и теплое. И на губах смешиваются капли пота и слез.
И я никогда в жизни не набирал этого номера. Но цифры, бесконечное число раз перечитываемые, на всю оставшуюся жизнь, наверное, врезались в память.
И неожиданно громкие в повисшей тишине резкие гудки прерываются тихим шорохом.
- Алло?
Я смотрю ему в глаза и шепчу, и мой дрожащий шепот кажется мне умоляющим:
- Эди?
Я только что влепил ему самую сильную пощечину, что вообще можно себе представить.
Он дрогнул и на какой-то жалкий миллиметр отстранился от меня.
И это сейчас - моя личная победа.
- Узнала? Да, это я. Как ты?
Прости.
Прости за то, что мне придется сейчас сделать.
- Эди… приезжай в Калифорнию и выходи за меня, а?
Грязно-серые глаза расширяются. Румянец с щек сходит за считанные секунды.
Получи, сука.
- Что? Ты согласна?
И вот здесь время останавливается.
Я - профессиональный оператор.
Я кружу вокруг этой мизансцены с камерой, разыскивая наилучший ракурс.
Высокий, до смерти бледный блондин на подгибающихся ногах делает пару шагов назад. Он вцепляется пальцами в столешницу позади себя, пытаясь удержаться на ногах. Его всегда гордо расправленные плечи безвольно опускаются, спина неестественно горбится.
Но он так и не опускает взгляда, и его глаза постепенно заволакивает неясная, невидимая постороннему дымка, будто он уже не различает ничего перед собой, будто остался где-то в другом моменте бесконечности этой Вселенной…
Я медленно облизываюсь, и по ушам бьет звук скрежета от соприкосновения сухого языка со столь же сухой губой.
Но это мне, конечно же, только кажется.
Губа-то у меня как была в крови, так и осталась.
Вот он, этот момент. Небольшая пауза между двумя реальностями. Первая уже закончилась, а вторая еще не началась.
Я молчу, впитывая в себя его атмосферу. Сколь же сладостно это ожидание, это время, которого не существует. Проекция наших мыслей.
Мы все трое прекрасно знаем, что сейчас случится, но мы не можем говорить об этом, пока это не случится.
Но мы знаем. Но…
Вот он, самый важный шаг в моей жизни.
- А я нет, - сообщаю я ей слегка надтреснутым голосом, - Нет, я не согласен.
Кому нахрен нужны эти знания?
Майк выпрямляется, он похож на натянутую струну – весь напряжен, до самой последней клеточки тела. Кажется, он сейчас встанет на носочки и вытянется еще сильнее, только бы достать, не потерять эту последнюю крошку надежды. Он ведь совсем не понимает, что происходит, мальчишка мой. На лице его отражается целый комок смешанных и перепутанных между собой эмоций, и я могу легко взять каждую и отделить.
Вот это - страх. Вот это - надежда. Немножко правее - ненависть, а чуть выше и левее - любовь, а где-то совсем рядом с отчаянием - вера...
- Я, конечно, люблю тебя, - продолжаю я информировать свою бывшую девушку, с садистским удовольствием и каким-то робким чувством жалости вслушиваясь в тихое дыхание, доносящееся из соседнего штата, - по-своему. Но я собираюсь жить с тем человеком, за которого я сдохну не задумываясь в любую секунду и которого люблю во всех возможных смыслах этого слова, - я говорю и говорю, захлебываясь своими словами и этим проклятым металлическим привкусом во рту, пытаясь успеть сказать как можно больше, пока кто-нибудь из них не пришел в себя, - И да, Эди, да, он – парень, к тому же, ты прекрасно знаешь его. Но веришь, нет – мне СРАТЬ. Мне срать, что о нас будут думать и кто что скажет по этому поводу. Мы будем жить вместе, домогаться друг друга на концертах, целоваться в парках на виду у беременных мамаш и трахаться в собственном доме так, что наши вопли будет слышать вся улица, веришь? И я не могу на тебе жениться, детка, извини. Потому что за те тринадцать лет, что мы будем жить счастливо вместе, я так и не смогу полюбить тебя и наших будущих детей хоть на малейшую толику так же сильно, как его, понимаешь? Я, надеюсь, что ты понимаешь, и не будешь держать на меня обиду, дорогая, я ведь хотел как лучше…
- Сукин ты сын, - это какой уже раз за сегодняшний день? – ненавижу тебя, урод гребаный! Не звони сюда больше, педрила тошный!!!
Короткие гудки.
Я аккуратно кидаю трубку в стену и смотрю на него.
И почему же мне совсем плевать на то, что она сейчас в своей Миннесоте рухнет на кровать и будет долго-долго рыдать, проклиная меня и весь мой род?
- Сукин ты сын, - господи, сколько же разнообразия у меня в жизни, - я тебя ненавижу, сволочь!
Он разворачивается и собирается покинуть кухню, но я догоняю его. Я смеюсь. Громко и заливисто, смех просто распирает меня изнутри. Я обнимаю его сзади, сильно-сильно сжимая в кольце своих рук.
Мою щеку приятно щекочет шероховатая ткань его рубашки.
- Я сделал это, - выдавливаю из себя эти слова сквозь приступы абсолютно чистого счастливого смеха, - теперь только одна реальность, понимаешь? Только одна, только для нас.
Он пытается вырваться, но безуспешно. Нет, не сейчас. Сейчас я могу все. И меньше всего на свете я сейчас хочу отпускать его.
- Майк, - я по-прежнему смеюсь, да, вжимаясь в его широкую гибкую спину, - я люблю тебя, придурок. Я жить без тебя не могу, чудовище, - тычусь губами ему в шею, слегка приподнявшись на цыпочки, - я люблю тебя, слышишь? Люблю.
Люблю.
И только эта гребаная ослепительно белая полоска кожи, обернувшаяся вокруг безымянного пальца левой руки, все портит.
Она говорит мне, что слишком поздно.
Интересно, а в темноте она светится?
Я с любопытством разглядываю этот совсем небольшой, но такой значимый участок своего тела, впервые оголившийся за последние тринадцать лет.
На фоне смуглой кожи это проклятое клеймо просто полыхает своей белизной.
- Привет из далекого ‘94ого, - ловлю собственный взгляд в зеркале заднего обзора. Испещренные красными нитками сосудов белки. Усмехаюсь.
Я сжимаю и разжимаю собственные пальцы, пытаясь свыкнуться с этим давно забытым ощущением свободы.
Но что значит для утопленника снять с шеи камень уже после своей смерти?
Прохладный металл быстро нагревается в кулаке.
Это смешно, но я ведь его даже в душе не снимал.
Медленно разжимаю пальцы и смотрю на мирно покоящийся на потной ладони предмет, укравший мою жизнью.
Я ведь ничего не помню из того дня, я это только сейчас понимаю.
Мимо носятся машины, ходят люди с большими пакетами, набитыми стандартными продуктами – как в банальнейшем американском фильме с хэппи-эндом – зелень, французский батон и несколько помидоров. Я вижу это боковым зрением, вот именно сейчас, да – вот она, эта старушка с легким оттенком синевы в седых волосах! Шлепает себе как ни в чем ни бывало по тротуару и даже внимания не обращает на меня.
Не надо, нет. Не вытаскивайте меня назад в реальность.
Я отворачиваюсь от окна и возвращаюсь в свой маленький мир.
Идеальный круг. Никаких неровностей. Никаких вставок. Ничего лишнего.
Если бы мы с тобой заказывали себе кольца, знаешь, я бы попросил только об одном.
Чтобы на внутренней стороне было выбито твое имя.
Майки.
Именно так, и никак иначе.
Тебе бы вряд ли понравилась эта затея, знаю. Это только я так сентиментален и столько лет проходил с твоим медиатором на шее, на котором было небрежно выцарапано сакраментальное “M+Б”.
В печали и в радости, в богатстве и бедности…
- Пока смерть не разлучит нас, - шепчу, глядя на кольцо, а вижу только твои глаза.
Это я виноват.
Я виноват, что у нас не было на то возможности.
И проклятое клеймо остается памятью об этом.
Эта сука отчаянно крепко впилась в мою плоть.
Гребаный символ хрен-знает-чего стал частью меня, пожирая мою энергию, жизненные силы, все мои положительные эмоции, не уставая напоминать, КТО здесь хозяин.
И пусть я и избавлюсь от него, но его призрак так и будет вечно гореть на моей коже, каждый раз напоминая...
Каждый раз я буду смотреть на него и вновь и вновь свистящий шепот в моей голове, издевательский и чертовски настойчивый, будет повторять:
«Слишком поздно, милый».
Шепот женщины, с которой я связал себя священными узами брака тринадцать лет назад.
Резко вдавливаю педаль газа в пол, и по ушам ударяет воодушевленный визг шин.
И где-то уже далеко позади широкий золотой ободок еще два раза подпрыгивает, неторопливо катится несколько дюймов и ничком валится на асфальт.
feedbacks? 
Я передам автору)) Это не я писала! Свое попозжей выложу... Тока придется мне его скоро удалить - ибо если Аффтар увидит = жопа мне полная.... Если хочешь еще - Я тебе ссылку кину.... тока чеб никто не узнал...
не,я уверено была просто.....ну ладно,тогда передавай огроменное спасибо автору и выкладывай свой рассказ....не....я дважды в шоке... 
